других случаях замена объекта фетишем бывает вызвана символической связью мыслей, которая преимущественно не осознается человеком. Далеко не всегда возможно проследить пути таких ассоциаций. (Скажем, нога с древности выступала сексуальным символом, судя по мифам[31], а мех обязан своей ролью фетиша ассоциации с волосяным покровом mons veneris[32].) Тем не менее данная символика, по-видимому, не всегда оказывается независимой от сексуальных переживаний детства[33].
(Б) ФИКСАЦИИ НА ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ СЕКСУАЛЬНЫХ ЦЕЛЯХ
Возникновение новых намерений
Все внешние и внутренние условия, которые затрудняют или отдаляют достижение нормальной сексуальной цели (импотенция, высокая цена сексуального объекта, опасность полового акта) очевидным образом поддерживают склонность задерживаться на подготовительных актах и образовывать из них новые сексуальные цели взамен нормальных. При тщательной проверке всегда оказывается, что даже самые странные из этих новых намерений уже обнаруживаются как намеки при нормальном сексуальном процессе.
Ощупывание и разглядывание
Известная толика ощупывания необходима – во всяком случае, человеку – перед достижением нормальной сексуальной цели. Общеизвестно, каким источником удовольствия, с одной стороны, является прикосновение к коже сексуального объекта – и какой приток возбуждения, с другой стороны, эти ощущения обеспечивают. Поэтому задержка на ощупывании, при условии, что половой акт вообще состоялся, вряд ли может быть причислена к перверсиям.
То же самое верно в отношении разглядывания – действия, производного, по сути, от ощупывания. Визуальное впечатление остается самым частым способом пробуждения либидозного возбуждения, а естественный отбор полагается на доступность такого способа – если, конечно, следовать подобному телеологическому подходу – и направлен на поиски красоты в сексуальном объекте. Прогрессирующее вместе с обществом сокрытие тела поощряет сексуальное любопытство, которое стремится как бы завершить облик сексуального объекта разоблачением скрытых частей. Впрочем, оно может отвлекаться («сублимироваться») на художественные цели, если удается перевести интерес с гениталий на форму тела в целом[34]. Задержка на этой промежуточной сексуальной цели сексуально подчеркнутого разглядывания свойственна большинству нормальных людей; более того, она дает возможность направить известную часть своего либидо на высшие художественные цели. С другой стороны, страсть к разглядыванию[35] становится перверсией, если а) она ограничивается исключительно гениталиями или б) связана с преодолением отвращения (как в случае вуайеристов, людей, подглядывающих за отправлением естественных потребностей); или же в) такая страсть вытесняет нормальную сексуальную цель, а не готовит человека к достижению последней. Третье условие особенно выражено у эксгибиционистов, которые, если доверять результатам ряда анализов, показывают свои гениталии для того, чтобы в качестве ответной услуги увидеть гениталии другого[36].
При перверсиях, направленных на разглядывание и показывание себя, проявляется крайне необычная особенность, которая будет занимать нас еще больше при описании следующего отклонения: в этих случаях сексуальная цель обретает две формы – активную и пассивную.
Силой, противостоящей скопофилии, но порой ею побеждаемой (сходно с тем, что мы наблюдали при отвращении), выступает стыд.
Садизм и мазохизм
Самая распространенная и значимая среди всех перверсий – склонность причинять боль сексуальному объекту и ее противоположность – удостоилась от Краффт-Эбинга названий, соответственно, «садизм» и «мазохизм», в своей активной и пассивной формах. Другие авторы (см., например, у Шренк-Нотцинга, 1899) предпочитают более узкое обозначение «алголагния»[37], подчеркивающее удовольствие от боли и жестокость, тогда как в названиях, выбранных Краффт-Эбингом, на передний план выдвигается именно удовольствие от любых проявлений унижения и покорности.
Что касается активной алголагнии, или садизма, ее корни легко выявляются в нормальном поведении. Сексуальность большинства мужчин содержит элемент агрессии, стремления подчинять, биологическое значение которого, пожалуй, состоит в необходимости преодолевать сопротивление сексуального объекта иными способами, кроме как посредством ухаживания. В таком случае садизм будет соответствовать агрессивному элементу сексуального влечения, который обрел самостоятельность и занял главенствующее положение благодаря смещению.
В обычном словоупотреблении определение садизма применяется как к случаям, когда налицо активная или насильственная установка по отношению к сексуальному объекту, так и к случаям, когда удовлетворение достигается исключительно от унижения объекта и жестокого с ним обращения. Строго говоря, только последний крайний случай имеет право называться перверсией.
Сходным образом термин «мазохизм» охватывает все пассивные установки по отношению к сексуальной жизни и к сексуальному объекту, а крайним их выражением служит удовлетворение от восприятия сексуальным объектом физической или душевной боли. Мазохизм как перверсия, по-видимому, больше отдален от нормальной сексуальной цели, чем его противоположность; можно усомниться в том, возникает ли он исходно, – быть может, он проявляется, скорее, вследствие трансформации садизма[38]. Нередко можно увидеть, что мазохизм представляет собой не что иное, как продолжение садизма, обращенного против собственной персоны, которая, отметим отдельно, занимает место сексуального объекта. Клинический анализ предельных случаев мазохистской перверсии показывает, что тут присутствует сочетание целого ряда факторов (например, кастрационного комплекса и чувства вины), которые преувеличивают и фиксируют первоначальную пассивную сексуальную установку.
Преодолеваемая в этих случаях боль оказывается в одном ряду с отвращением и стыдом в качестве сил, противопоставляемых либидо и ему сопротивляющихся.
Садизм и мазохизм занимают особое место среди перверсий, поскольку противоположность активности и пассивности, лежащая в их основе, принадлежит к общим характерным особенностям сексуальной жизни.
История человеческой культуры доказывает наличие теснейшей, вне всякого сомнения, взаимосвязи между жестокостью и половым влечением, однако до сих пор не предпринималось попыток при объяснении этой взаимосвязи пойти дальше подчеркивания агрессивного фактора в либидо. По мнению некоторых авторов, эта агрессивная сторона полового влечения есть, в сущности, остаток каннибальского вожделения, то бишь в ней сохраняется след стремления к овладению, связанного с удовлетворением иной, в онтогенетическом отношении более древней и важной потребности[39]. Также утверждалось, что всякая боль содержит в себе возможность ощущения удовольствия. Мы здесь остановимся на том, что удовлетворительное объяснение этой перверсии на сегодняшний день отсутствует, и вполне возможно, что в ней соединяются несколько душевных устремлений, порождая совокупный аффект [40].
Самая же поразительная особенность этой перверсии заключается в том, что ее активная и пассивная формы постоянно встречаются вместе у одного и того же индивидуума. Кто испытывает удовольствие от того, причиняя боль другому в сексуальном сношении, тот также способен испытывать наслаждение от боли, которая может у него возникать от половых отношений. Садист – всегда одновременно и мазохист, хотя активная или пассивная сторона перверсии у него может быть выражена сильнее и воплощать преобладающую сексуальную деятельность[41].
Мы выяснили, что некоторые извращенные наклонности регулярно проявляются как пары противоположностей, и данное обстоятельство, с учетом приводимого далее материала, имеет большое теоретическое значение[42]. Кроме того, заставляет задуматься тот факт, что существование пары противоположностей, образуемой садизмом и мазохизмом, нельзя просто приписать упомянутому элементу агрессии. Напротив, следовало бы попытаться увязать
